|
|
Как крестьянский сын содрал кожу с попа
В одной деревне жили старик со старухой, и было у них трое сыновей. Старшего звали Тунгай, среднего — Тарал, а младшего — Ахвандюк.
Сыновья выросли, и пришла пора их женить. Сначала поженили Тунгая, два года спустя — Тарала. Тесновато стало в избушке, да и едоков прибавилось. И родители сказали своим сыновьям:
— Семья наша большая, а живем мы скудно. Идите-ка, поищите работу.
Тунгай, как старший, отозвался первым:
— Пойду и у кого-нибудь с годик поработаю.
Отправился он на поиски работы и пришел в большой город. Бродит по базару, встречает попа и спрашивает у него:
— Батюшка, не нужен ли тебе работник?
— Работник как раз нужен,— отвечает поп,— но у меня такое условие. В течение года будешь делать все, что я скажу, и — не сердиться. Кто первым из нас рассердится, с того сдирается со спины кожа в три пальца шириной; ты рассердишься — сдеру с тебя кожу, я рассержусь — ты сдерешь с меня. Ну, а если все будет хорошо — плата за год работы триста монет. По рукам?
— По рукам,— согласился Тунгай. Пришли к попу домой. Поп ведет работника во двор и говорит:
— Будешь ухаживать за скотиной. Ее у меня немного: жеребец да кобыла, бык да две коровы, тринадцать овец да десятка два ягнят. Вот и все. Работа не трудная.
Начал Тунгай работать у попа. И все бы ничего, но никак не удается ему вывезти весь навоз со двора — уж очень много наваливал попов бык; вывезешь воз, а он уже приготовил два воза, вывезешь два — а в стойле у быка три, если не четыре. Бился, бился Тунгай — не берет его управка, не успевает за быком убирать. Пришлось идти к попу и сказать:
— Я сержусь, батюшка.
— Коли так,— отвечает поп,— снимай рубаху и ложись вон на лавку: кожу со спины буду сдирать.
И поп содрал полосу кожи шириной в три пальца.
Тунгай без копейки денег вернулся домой. Дома удивились такому скорому возвращению и спрашивают работника:
— Что ты так скоро вернулся?
— Заболел я,— соврал Тунгай.— Чирья на спине выскочили и никак не проходят.
— Что ж, если так,— говорит средний брат Тарал,— мне надо идти поискать работу.
Пошел Тарал в тот же город, явился на тот же базар и встретил там того же попа.
— Не знаешь, батюшка, не нужен ли кому работник? — спрашивает он попа.
— Я сам ищу работника,— отвечает поп.— Так что, если хочешь, иди ко мне. Работа не тяжелая: надо только ухаживать за скотиной да вывозить из-под нее навоз. А плата хорошая: за год можешь заработать триста монет. Правда, при том условии, если ты на меня не рассердишься. Кто первым рассердится, с того — ремень кожи шириной в три пальца со спины. Если ты рассердишься на меня, сдираю твою кожу со спины и выпроваживаю без копейки; если я рассержусь на тебя, сдираешь мою кожу, до срока получаешь триста монет и убираешься восвояси.
— Ладно,— говорит Тарал.— Я согласен.
Начинает он работать у попа. Работает день, работает два. И все бы хорошо, но никак не успевает убирать навоз за быком. Чем больше убирает, больше его накапливается. Идет Тарал к попу в дом и говорит:
— Я сержусь, батюшка.
Поп и со второго брата содрал кожу и выпроводил без копейки.
Стыдно Таралу возвращаться домой, а делать нечего.
Пришел и, не дожидаясь расспросов, сказал, что он, как и старший брат, заболел.
Ахвандюк, услышав про болезнь, рассмеялся:
— Такие здоровые мужики и вот, на тебе, один за другим расхворались.
Надо бы Таралу обидеться на младшего брата, да что с него, дурачка, взять, его слов все равно никто всерьез не принимает. Еще с самого детства считалось, что старший и средний братья умные, а младший не то, чтобы дурак, но близко к этому. Поэтому отец с матерью и не стали посылать его на заработки: уж если старшие вернулись ни с чем, что ждать от недоумка младшего?
Ахвандюк вызвался сам:
— Пойду и я поищу работу. Авось-небось!
Пришел он в тот же город, встретил на базаре того же попа и нанялся к нему в работники.
Убирает Ахвандюк с попова двора навоз и никак дочиста убрать не может. Только вывезет воз из-под быка, а там уже два, а то и три воза. Из сил выбился парень. «Так я долго не протяну,— думает Ахвандюк.— Надо что-то придумать».
И придумал.
Сходил на базар, купил длинный нож, а вернувшись домой, начал тот нож точить на точильном камне. Бык смотрел-смотрел на работника, почуял недоброе и заговорил человеческим голосом:
— Работник, ты зачем точишь этот нож?
— Сам знаешь, зачем: тебя резать,— отвечает Ахвандюк.— Хватит меня мучить. Не на того напал.
— А не боишься, что батюшка узнает?
— Нет, не боюсь. У нас же с ним уговор: если он рассердится на меня, я сдеру с него кожу и до срока получу триста монет.
— Не губи мою душу, Ахвандюк, пожалей. А тебе никаких хлопот со мной больше не будет, разве что какой-нибудь воз навоза за целый год.
Ахвандюк оставляет быка в живых. А тот, в свою очередь, держит свое слово. И началась для Ахвандюка райская жизнь: работы мало, а еды вдоволь, ешь — не хочу.
Поп заметил перемену в работнике и как-то выходит во двор и говорит быку:
— Ты что же ленишься навоз подваливать? Разве не видишь — работник от безделья брюхо наедать начал?
— Это верно, навоза от меня стало немного, — отвечает бык.— Но если будет больше, работник меня зарежет.
Задумался поп над тем, что сказал бык, вернулся в дом и говорит попадье:
— Нам что-то надо делать с работником. Он заставил быка придерживать навоз и теперь живет у нас припеваючи. Давай отправим его за Волгу, на луга, пасти овец. Все лучше, чем бездельничать.
— Пожалуй, надо отправить,— соглашается попадья.
Поп зовет к себе Ахвандюка и говорит:
— Ты вот что, работничек. Люди за Волгой овец пасут, отправляйся-ка и ты туда.
— Ладно,— отвечает Ахвандюк.— И могу взять не только овец, но и всех ягнят.
Переправили через Волгу овец и ягнят. Пасет их Ахвандюк рядом с другими работниками. И как-то вечером пригласил их к своему пастушьему шалашу да и говорит:
— Давайте-ка зарежем батюшкину овечку да сварим ее в котле, а то перебиваемся с хлеба на квас.
Соседи-пастухи чешут в затылках.
— Оно бы неплохо мясного супа похлебать, да что потом батюшка скажет? Небось, не похвалит?
— А я батюшки не боюсь,— отвечает Ахвандюк,— он мне ничего не сделает, если я перережу даже всех овец.
После таких слов осмелели пастухи. Зарезали одну овцу, потом другую, да так и до последней, тринадцатой добрались. Остались у Ахвандюка одни ягнята. Ну еще шкуры зарезанных овец в шалаше лежат, он их бережет, чтобы потом показать попу.
А поп выждал какое-то время, а потом говорит своей семнадцатилетней дочери:
— Давай-ка, дочка, переправимся на лодке за Волгу и попроведаем своих овечек, они, небось, уже успели жир нагулять.
Переправились они через Волгу, находят своего работника, и он им говорит:
— Да, овцы стали очень жирными.
— Покажи поскорей,— торопит его поп.
— Сейчас покажу,— отвечает Ахвандюк и выкладывает перед попом и поповой дочкой все тринадцать шкур.— Вот глядите, как хорошо они здесь нагулялись.
Поп прикусил язык от горя, молчит. А потом спрашивает:
— А где молодняк?
— Ягнята пасутся на лугу,— отвечает Ахвандюк.
Задумался поп, загоревал. Ахвандюк, заметив это, говорит:
— Батюшка, не сердишься?
— Нет, работничек, не сержусь,— помня уговор, ответил хитрый поп.
Побыли они с дочерью в лугах еще какое-то время и засобирались домой.
— Мы возвращаемся домой,— сказал поп на прощанье,— а ты денька через три тоже переправляйся с ягнятами через Волгу. Пора их на двор загонять.
— Ладно,— пообещал Ахвандюк. Переправились поп с дочкой через
Волгу обратно, пришли домой.
— Ну, как там, овцы разжирели? — спрашивает попадья.
— Какое там разжирели! — простонал в ответ поп.— Он перерезал всех овец и сожрал с другими пастухами, одни шкуры оставил. По этой причине я велел дня через три переправить через Волгу ягнят, пока они целы.
Попадья, услышав такое, заахала, заохала.
— Охами да ахами делу не поможешь,— сказал поп.— Надо думать, как нам дальше быть с этим работником. Так он погубит нас, валит на нашу голову беду за бедой. Не послать ли его по возвращении на старой нашей лошаденке в лес? Да не в ближний, а в самый дальний, где уже лет тридцать никто не бывал. В том лесу, говорят, всяких зверей развелось видимо-невидимо. Как бы хорошо, если бы те звери съели его вместе с лошадью!
— Да, для такого дела можно и. лошади не пожалеть,— поддакнула попадья.
Вернулся Ахвандюк с лугов, приходит к попу, а тот ему говорит:
— Вот что, работничек. У нас дрова кончились, нечем печь топить. Запрягай-ка лошадь да отправляйся в дальний лес.
— В лес так в лес,— отвечает Ахвандюк и, не мешкая, начинает запрягать старую лошадь.
Приехал он в лес, привязал к дереву лошадь, а сам пошел искать сухие дрова.
Пока он ходил, медведь задрал его лошадь и всю съел. Пожадничал медведь, раздулся, с места стронуться не может.
— Ну, я тебя, обжору, проучу!— сказал Ахвандюк.
С этими словами он схватил медведя за загривок, впряг в телегу вместо лошади, навалил воз дров и сам сел сверху.
— Но-о, поехали! — крикнул он с воза и прищелкнул кнутом, как это делают, когда едут на обыкновенной лошади.
Медведь повез груженую телегу, а Ахвандюк, сидя на дровах, запел:
Всем бахвалился медведь,
Что его не одолеть.
Я медведя одолел,
В воз запряг, сам на воз сел.
А когда подъехал к деревне, еще и добавил к песне:
— И еду, как видите. Кто своим глазам не верит, пусть подойдет и пощупает.
Охотников пощупать медведя не нашлось, хотя народу на улицу высыпало видимо-невидимо.
Поп говорит дочери:
— Погляди-ка в подзорную трубу, не наш ли работник едет?
Поповна берет трубу, глядит.
— Да, это он, только запряжена в воз не лошадь, а непонятно кто.
Подъезжает Ахвандюк к попову дому и, как ни в чем ни бывало, говорит:
— Батюшка, не сердишься на меня за то, что твою лошадку обменял? Ехал мимо базара, гляжу — продают и меняют лошадей. Ну я не выдержал и тоже поменял твою старую лошадь вот на эту молодую. Лошадь очень сильная, видишь: везет такой большой воз и хоть бы что. Только кормить ее придется не травой, не сеном, а хлебом и мясом. Не сердишься, батюшка?
— Нет, не сержусь,— говорит поп.
Ахвандюк выпряг медведя и пустил его в конюшню. Посреди конюшни стояла большая колода. Ахвандюк привязал жеребца с одной стороны колоды, а медведя — с другой, жеребцу задал сена, а медведю пудовку хлеба.
Наступила ночь, все легли спать. А наутро работник входит в конюшню и видит: медведь задрал жеребца и оставил от него только хвост да гриву.
Работник вызывает из дому попа:
— Батюшка, моя лошадь оказалась сильнее твоего жеребца, она одолела его.
Выходит на подворье поп, идет в конюшню и долго стоит там без движения, словно окаменев то ли от удивления, то ли от горя.
— Батюшка, не сердишься, что моя лошадь одолела твоего жеребца? — спрашивает работник.
Попу ничего не остается, как ответить:
— Нет, не сержусь.
А когда он возвращается в дом, то хватается за голову и вместе с попадьей начинают думать, как бы избавиться от работника, пока он их совсем не разорил.
— Давай пошлем его на водяную мельницу,— приходит на ум попу.— Скажем, нет муки, надо смолоть. А на ту мельницу, небось, уже лет сорок никто не ездит. Там, говорят, чертей развелось больше, чем в аду. Так что оттуда ему живым уж никак не вернуться.
Зовет поп к себе Ахвандюка и говорит:
— Насыпь пудов двадцать ржи и отправляйся на водяную мельницу, а то у нас мука кончилась. До мельницы отсюда верст сорок, так что поезжай, не мешкая, чтобы к ночи справиться.
— На мельницу так на мельницу,— отвечает работник.
Насыпает он в мешки рожь, кладет на телегу, на случай какой поломки в дороге, пилу и топор и запрягает медведя.
Дорога не близкая и, чтобы скоротать ее, Ахвандюк нет-нет да и запоет свою песню:
Всем бахвалился медведь,
Что его не одолеть.
Я медведя одолел,
В воз запряг, сам на воз сел.
А за песней и время незаметно прошло. Вон и мельница, на которой сорок лет никого не было, показалась.
Но только-только телега въехала на плотину, ее со всех сторон окружили черти и давай кричать:
— Дальше не пустим!
— Ты попов работник, мы тебя прогоним.
— Сейчас приведем сюда Атикана — нашего старшого, он тебе покажет, где раки зимуют!
И верно — ведут сатану с двенадцатью рогами.
— А ну-ка, покажите мне попова работника! — загремел Атикан.
Подбегает несколько чертенят с ухватами и начинают поднимать веки у сатаны.
Ахвандюк не стал ждать, когда черти откроют полностью глаза своего старшого, а прыгнул ему на голову и давай резать пилой и рубить топором его двенадцать рогов.
— Что ты делаешь, попов работник? — спрашивает Атикан.
— Что делаю, говоришь? — отвечает Ахвандюк.— Режу твои рога. Почему не пускаете меня на мельницу и не даете молоть?
Сатана видит, что он со своими чертенятами напал на мужика, который в обиду себя не даст, и просит Ахвандюка:
— Ты, попов работник, пожалуйста, оставь мне рога, без них меня никто за старшого считать не будет.
А своим молодым помощникам я скажу, чтобы они тебя не только пропустили, но и помогли мешки перетаскать. Ты знай распоряжайся, они все сделают.
Ахвандюк отпустил Атикана и пошел на мельницу.
Черти всю рожь ему смололи и мешки на воз уложили. Ахвандюк говорит сатане:
— Дорога не близкая, одному и скучно и страшновато: чего хорошего, еще укокошат. Дал бы мне для компании одного своего отпрыска.
— Ладно, дам,— ответил сатана.
Взобрался Ахвандюк на воз, посадил рядом с собой отпущенного сатаной чертенка, свистнул, гикнул на медведя и покатил домой.
Подъезжает к деревне, каких-нибудь версты полторы остается.
Поп с попадьей сидят дома, разговаривают:
— Ну, теперь-то уж пропал наш работничек, царство ему небесное.
А дочь взяла подзорную трубу, глядит в нее да и говорит:
— Рано вы работника-то на тот свет отправили — вон он едет живой и невредимый на своем медведе. А рядом с ним сидит не поймешь кто: человек — не человек, козел — не козел, а с рогами.
Подкатывает Ахвандюк к дому. Поп выходит на крыльцо, видит, кто сидит рядом с работником на возу, и давай креститься.
Ахвандюк же, как ни в чем не бывало, говорит:
— Это, батюшка, мельник, хороший человек. Смолол за так, не взял ни гроша, только у тебя в гостях захотел побывать. Не сердишься, батюшка, что я приехал вместе с мельником?
Поп не вымолвил ни слова — ни доброго, ни худого, словно язык к зубам присох.
Ахвандюк выпряг медведя, стаскал мешки с мукой в амбар, а чертенка поселил в передней комнате.
Проходит день, другой, а Ахвандюк все еще не отпускает гостя домой.
На мельнице пождали-пождали чертенка, беспокоиться начали. Сатана говорит своим детям:
— Идите-ка, ребятки, к попу да и задайте ему, как следует, за то, что он держит у себя нашего мальчика.
Чертенята в ту же ночь наведались к попу и повалили все заборы вокруг его имения. На другую ночь перебили все стекла в окнах.
Люди начали смеяться над попом. И он сдался. Пришел утром к Ахвандюку и говорит:
— Я сержусь, работник.
— Сердишься? То-то же, батюшка, — ответил Ахвандюк.— Снимай свой подрясник и подставляй спину.
Содрал он кожу со спины попа, а потом сказал:
— Теперь давай мне обещанные триста монет, да за братьев шестьсот. А заодно отдай и кожу, которую с них содрал.
Вернулся Ахвандюк домой. И первое, что сделал, подошел к братьям и завернул им рубашки на спине.
— Ой-ой! Что ты делаешь? Больно ведь, чирьям-то,— заойкали братья.
Ахвандюк в ответ вытащил содранные с них ленты.
— Вот ваши чирьи, жалкие трусы. А вот ваши деньги, хоть вы их и не заработали.
Отсчитал младший брат по триста монет старшим братьям и сказал:
— Умными себя считаете, а с каким-то попом сладить ума у вас не хватило, спину ему подставили: дери, батюшка. А я, дурачок, по-вашему, сам содрал кожу с попа да еще и денег вон сколько принес.
После этого братья уже не говорили, что их младший брательник дурак, а во всем слушались его.
Давненько все это было, а вот поди ж ты — имя Ахвандюка и до нас дошло.
Чувашские бытовые сказки и потешные рассказы. Перевод Семёна Шуртакова
|
|
